Александр Шолохов, внук знаменитого донского писателя, собрался в Госдуму. Его «конёк» — вопросы культуры. Подав заявку на участие в праймериз «Единой России» по Белокалитвинскому избирательному округу, Александр Михайлович согласился ответить на каверзные вопросы donnews.ru о самых важных и подчас неразрешимых вопросах, которые вызывают бурную дискуссию в самых разных слоях общества.
— Александр Михайлович, ваш отец в числе прочего был казачьим атаманом, ваш дед писал про казаков. С казачеством всё было сложно как в прошлом, так и сейчас. И вот на всех высоких уровнях казачеству объявлена всесторонняя поддержка: выделяется финансирование, ставятся памятники Платову, растёт количество детских казачьих корпусов. При этом все попытки вписать казачество в современную жизнь, особенно экономическую, терпят фиаско. На ваш взгляд, где место казаков в нынешнее время?
— Казаки на протяжении веков были воспитаны как государственники. Они понимали и понимают, что царя-батюшку, а в его лице государство-отечество, нужно защищать. Это понимание и послужило тому, что в 1919 году происходило на Дону: всё рушится, значит, надо защищать. От кого? Чёрт его знает, но надо.
Казачество — это потрясающе самоорганизующаяся структура, которую ни в коем случае нельзя выпускать в свободное плавание. Казачество — это сословие, которое базировалось на двух составляющих — военная служба по охране границ и земля как якорь, на котором это казачество крепилось. Сегодня есть огромное количество ребят, рвущих на себе чекмени и доказывающих, что казачество — это чуть ли не национальность. Ну какая это национальность? Это совершенно разнородное общество с этнической точки зрения. Даже в войске Донском есть и турки, и калмыки, и кого только нет. Помимо этого все 11 казачьих войск, которые окаймляли Россию, поселившись на окраинах страны, создали удивительную казачью культуру. Она не ассимилировалась в местную среду, сохраняла свою, но в то же время многое брала и из инородческой.
Давайте посмотрим: кто сейчас из казаков самый активный и деятельный? Ставропольцы! Потому что у них граница с Кавказом, и ещё 10-15 лет назад они были вынуждены самоорганизоваться, практически взяться за оружие. Сравните их с казаками Невской станицы из Санкт-Петербурга, которых наши казаки, те, кто на земле живут и никуда не уезжали, очень метко называют асфальтовыми...
— Получается, казаков бы следовало организовать в погранвойска?
— Думаю, можно разработать такую модель, хотя бы попробовать. И это была бы лучшая охрана границ, нежели 6-метровые бетонные стенки.
— Сменим тему. Как вам нравится нынешний тренд на сближение власти и духовенства?
— Нравится или не нравится — это, наверно, не совсем то определение, которое можно использовать в данном случае. Очевидно, что сейчас такой период, когда это сближение требуется. Мне кажется, что это объективная и взаимная необходимость. И власть, и церковь это чувствуют. Церковь без государственной поддержки теряет свои позиции. Ведь почему-то христианские идеи не столь всепобеждающие в нынешнем мире, как, например, мусульманские. И при этом государство заговорило о духовных скрепах.
— А вы понимаете, что такое духовные скрепы?
— Это то, о чём на президентском Совете по культуре мы неоднократно говорили. Россия, не объединяемая какими-то духовными вещами, не может существовать только экономикой или политическим интересами.
Нынешняя Украина — один из очень хороших примеров государства, которое на время объединяется лишь в том, что оно кого-то «не любит». Да, на этом можно сделать революцию, какое-то время просуществовать, но страна перестаёт быть страной.
— Давайте всё же вернёмся к духовным скрепам и попробуем их перечислить?
— Скрепа № 1 — русский язык. В своё время Михаил Александрович Шолохов написал в ЦК партии письмо на имя Брежнева о русской культуре вообще и о русском языке, о том, что они в загоне, о том, что им уделяется недостаточно внимания. И это не было каким-то русофильским жестом. Нет, это было осознание того, что если страна не объединена языком, то мы начнём говорить на тех 120 с лишним языках, которые были на территории Советского Союза. И возникнет в один момент Вавилонская башня.
Скрепа № 2 — история, знание и уважительное отношение к ней. К сожалению, мы очень увлеклись анализом: где наши предки поступали правильно, а где неправильно, где-то были допущены неоправданные жертвы, а вот здесь мы чего-то лишились, хотя надо было приобретать. Всегда хорошо через век, а тем более через два судить людей, ничего не зная ни о самих людях, ни о тех обстоятельствах, которые их понуждали к каким-либо действиям.
И к великим своим тоже нужно относиться с уважением, причём ко всем. Это не значит, что нужно идолов или кумиров себе сотворить.
Одни говорят: «Вот если бы Сталин сейчас был...» — а другие: «Упаси Бог, всё что угодно, но только не Сталин». Нет, давайте просто признавать, что в истории был такой период, в этом периоде было очень много страшного, много такого, что мы даже осмыслить не можем, но давайте говорить и о том, что этот период дал государству...
— Какова скрепа № 3?
— Культура в широком смысле слова: культура и языка, и образования, и просто бытовая культура. Я понимаю, что это звучит в нынешнем мире маниловщиной. Но ведь это так.
— Возвращаясь к вопросу о православии. Вы сказали, что, с одной стороны, церкви без государства никуда, а с другой стороны, государство без церкви…
— Государство понимает, что необходима духовная скрепа, на чём-то нужно объединяться. И религия во все времена была объединяющим началом. Мне, правда, не совсем понятны действия церкви в вопросе реституции. Возьмём Старочеркасский музей. Там же суд идёт. Казаки судятся с церковью! Как вообще представить можно такое?! Это самый короткий анекдот!
— А вам не кажется, что этот короткий анекдот — логическое продолжение этого невероятного сближения государства с церковью? Ведь Старочеркасск — это только одна история, а тем временем всю страну стали сотрясать скандалы, когда церковь пытается так или иначе забрать лакомые куски недвижимости. В Ростове начался конфликт с театром кукол…
— Да, это следствие. Но, на мой взгляд, это в большей степени следствие утраты власти правительством и правящими структурами в недавнем прошлом, когда принимались все нормативные акты о возврате церковных ценностей. Это было сделано совершенно огульно, даже не задумываясь, какие последствия будут.
Конечно, неправильно отрицать, что церковь должна получить то, что было у неё отнято. Но если мы это будем возвращать таким же способом, которым в своё время отобрали, мы должны рассчитывать на то, что и обстановка будет той же самой. Тогда это было в рамках революционных преобразований. Значит, мы хотим революционных преобразований для страны? Об этом и нужно говорить сейчас представителям культуры и церкви. Если мы хотим общество расколоть ещё и по этой трещине, значит, это будет самый тяжёлый раскол.
Кстати, полтора месяца назад по этому поводу я детально разговаривал с президентом Союза музеев России Михаилом Борисовичем Пиотровским. Я предложил ему в ближайшее время сесть за стол переговоров с патриархом, представителями государства и музейщиками и на самом высоком уровне обсудить проблему. Если культура с церковью не может договориться, тогда вообще...
— Если попадёте в Госдуму, вы каким-то образом собираетесь поработать над этим вопросом?
— Я, конечно, буду пытаться этот вопрос поднимать. К счастью для меня и нашего музея, мы с церковью никаким образом не пересекаемся, у церкви нет меркантильного интереса к музею Шолохова.
Но как член президиума Союза музеев я вижу, что эти скандалы разыгрываются с завидным постоянством. И каждый из них имеет самые серьёзные последствия.
— У нас всё время носятся с национальной идеей. Как вы думаете, нужна ли она? И если нужна, то какова она?
— Когда говорят о национальной идее, я понимаю, насколько неосуществимо её сформулировать. Очевидно, что это какой-то свод пониманий.
Я практически по параграфам вам назвал направления государственной культурной политики: сохранение языка, сохранение национальных традиций и культурного наследия в широком смысле, воспитание на этом патриотизма. Да, патриотизма, при всей велеречивости этой фразы. Мы почему-то так боялись патриотизма на протяжении двух последних десятилетий. Как будто это такая страшная вещь.
— Накануне похода за депутатским мандатом самого высокого уровня: есть ли какой-то самый важный закон? Что вы хотели бы обязательно сделать?
— Важных, как вы говорите, законов много. Необходимо усиливать парламентский контроль, вносить изменения в законодательство о государственных закупках. Нам жизненно необходимы правильные законы о селе. Но прежде всего я хочу, чтобы был принят закон о культуре, который сейчас находится в разработке.
— А как вы бы оценили работу президента Путина, его отношение к культуре?
— Мне довелось достаточно много наблюдать онлайн работу этого человека. Он, конечно, прекрасный аналитик. У него невероятно цепкий ум, он чётко акцентируется на опорных моментах, ему явно нравится решать вопросы конкретными поручениями, а не разводить антимонии.
В плане отношения к культуре мне жутко огорчительно, что у него немыслимое количество рутины, если можно так назвать ежедневные проблемы, которые заставляют думать не о самом важном, а о том, от чего никуда не денешься.
— Нынешняя дума отличается тем, что судьбоносные вопросы, а они были по Крыму, по Сирии, решались в едином порыве, единогласно, без обсуждения. Если случится так, что вы по какому-то важнейшему вопросу будете не согласны с большинством, у вас хватит смелости стать единственным, кто проголосует против? Или вы предпочтёте, даже несмотря на личное мнение, быть в большинстве?
— Конечно, проще всего сказать: «Да, конечно, вообще не вопрос». Но по вопросу о Крыме я бы голосовал «за» в едином порыве. И не потому, что чего-то страшусь, а потому, что я действительно «за».
И мне представляется, что когда в едином порыве, когда это действительно 450 человек голосуют, вряд ли один человек будет против. Разве только для демонстрации, чтобы показать, какой я необычный...
В то же время если большинство, с которыми я не согласен, будет не подавляющим, это будет означать, что вопрос реально имеет какую-то интригу. Тогда, пожалуй, я решусь. Во всяком случае, до сих пор я не боялся высказывать своё мнение.
— Почему вы идёте в Госдуму от партии власти? Вам нравится, что происходит в стране под руководством «Единой России»?
— Я согласен с большинством того, что происходит в стране под руководством партии. Я точно уверен, что не пошёл бы ни от какой другой партии, потому что мне по натуре претит оппозиционерствование. Не оппозиция именно, а оппозиционерствование. Мне по жизни нравится деятельность созидательная, когда я могу пощупать то, что сделал.
— История знает многих великих политиков, которые приходили во власть из оппозиции. А судя по вашим словам, оппозиционеры изначально разрушители?
— Я не говорил об оппозиционере, который сознательно борется с каким-то направлением. Но назовите мне, с чем борется наша оппозиция?
— С коррупцией, например.
— Мне не нравится оппозиция как позиция: «Мне не важно что, но я буду против, на этом сделаю своё реноме и буду пожинать плоды». Мне не верится, что Навальный оппозиционирует из-за того, что он хочет реально что-то поменять. Он человек, который никогда ничего не создал, который не умеет ничего делать, только критиковать и говорить, что что-то не так.
— Как вы думаете, если бы ваш дед жил сегодня, пошёл бы он во власть, тем же депутатом?
— Думаю, да. Но точно, что для него это было бы непростое время, потому что дед государственник был очень осознанный.
Вспомнилась фраза, которую он произнёс в последний месяц своей жизни, когда очень сильно болел. Дед сидел в кресле, очень сосредоточенно думал. Мимо проходила бабушка, и он сказал, обращаясь к ней: «Манечка, Манечка, слава Богу, что мы до всего этого не доживём». Это был январь 1984 года. О чём он тогда думал, мы уже никогда не узнаем...